Властители Земли
11, 25[134] 1884
Завоевание человечества: «властители земли»: ... Создать вид существ, которые заменят священника, учителя и врача.
11, 25[137] 1884
Я пишу для еще не существующего человеческого вида: для «властителей земли».
11, 34 [94] 1885
Вид современного европейца дает мне большую надежду: на весьма интеллигентном уровне стадной массы формируется смелая господствующая раса. Можно ожидать, что выходящие на передний план движения по обузданию этой массы будут множиться.
11, 35 [72] 1885
NB. Должно быть много сверхлюдей: любое добро получает развитие только среди равных. Один бог был бы всегда дьяволом! Господствующая раса. К вопросу о «властителях земли».
11, 35 [73] 1885
I. Заратустра может даровать счастье лишь после того, как установлен ранговый порядок. Сначала этому порядку нужно научить.
II. Ранговый порядок вводится в систему управления землей; в результате появляются властители земли, господствующая каста. Среди них время от времени появляется совершенно эпикурейский бог, сверхчеловек, просветляющий бытие.
III. Сверхчеловеческое восприятие мира. Дионис.
IV. С любовью возвращаясь из этого величайшего отчуждения к самому близкому и малому, Заратустра благословляет все свои переживания и умирает как благословляющий.
11, 37[8] 1885
Неотвратимо, медленно и страшно, как судьба, приближается великая задача и вопрос: как должна управляться земля в целом? И для чего нужно выращивать и культивировать «человека» как целое — а не народ и не расу?
Главным средством, с помощью которого из человека можно вылепить все, что будет угодно созидающей и глубокой воле, служат законодательные морали — при условии, что такая художественная воля высшего ранга имеет в своих руках власть и может продолжительное время претворять в жизнь свою созидающую волю в форме законов, религий и обычаев. Таких людей великого созидания, поистине великих людей, какими их вижу я, сегодня и, вероятно, еще долгое время нельзя будет найти: их просто нет. Только после многих разочарований мы наконец-то начнем понимать, почему их нет: не существует более враждебной силы, стоящей на пути их появления и развития, нежели та, которую теперь в Европе называют «моралью», словно нет и быть не может никакой другой морали, кроме названной выше морали стадного животного, изо всех сил стремящейся к беззаботному всеобщему счастью на земле, к счастью зеленого пастбища, а именно к надежности, безопасности, удовольствию, легкости и в конечном счете, «если все пойдет хорошо», к тому, чтобы избавиться от разного рода пастухов и баранов-вожаков. Два наиболее часто проповедуемых ими учения гласят: «равенство в правах» и «сочувствие всему, что страдает», — причем само страдание воспринимается ими как нечто такое, что безусловно должно быть устранено. Что такие «идеи» все еще могут казаться современными, дает плохое представление о Но кто основательно задумывался над вопросом, где растение «человек» до сих пор сильнее всего росло в высоту, тот не может не понимать, что это происходило в прямо противоположных условиях [...]
Мораль с такого рода противоположными намерениями, которая будет возвышать человека, а не подталкивать его к удобствам и посредственности, мораль, призванную воспитывать правящую касту — будущих властителей земли, — нужно вводить в связи с существующим нравственным законом, используя его слова и внешние атрибуты. Однако, поскольку для этого необходимо изобрести множество переходных форм и средств обмана, а продолжительность жизни человека почти ничего не значит в сравнении с выполнением столь долгосрочных задач и планов, необходимо прежде всего воспитать новый вид человека, воля и инстинкты которого будут гарантированы многими поколениями, и подготовить новый тип и новую касту господ. Это столь же нетрудно понять, как и непростое для произнесения «и так далее» этой мысли.
Подготовка переоценки ценностей для определенного сильного вида людей высшей духовности и силы воли и с этой целью медленное и осторожное раскрепощение в них множества долгое время сдерживаемых и оклеветанных инстинктов: кто размышляет об этом, тот принадлежит к нам, к свободным духом, которые, правда, отличны от существовавших до сих пор «свободных духом», поскольку стремятся к примерно противоположному. Сюда, как мне кажется, можно причислить в первую очередь европейских пессимистов, поэтов и мыслителей возмущенного идеализма, в той мере, в какой их недовольство бытием в целом логически вынуждает их не удовлетворяться и современными людьми, — равно как и некоторых ненасытно-честолюбивых художников, которые смело и безусловно борются за особые права высших людей, против «стадного животного» и с помощью присущих искусству приемов искушения усыпляют в избранных умах все стадные инстинкты и опасения; в-третьих, сюда относятся все те критики и историки, мужественно продолжающие удачно начатое открытие древнего мира, — дело нового Колумба, немецкого духа (ибо мы все еще находимся в самом начале этого завоевания). В древнем мире и в самом деле царила иная, более властная, нежели сегодня, мораль, а античный человек, благодаря воспитывающему влиянию своей морали, был сильнее и глубже человека сегодняшнего дня, — это был до сих пор единственный «удавшийся человек».
12, 2[13] 1885-1886
Я думаю, эта commedia umana для какого нибудь эпикурейского бога-наблюдателя заключается, должно быть, в том, что люди в силу своей растущей моральности с полною невинностью и тщеславием мнят, будто возвысились от уровня животного до ранга «богов» и до задач космического размаха, в то время как в действительности они опустились, то есть — благодаря развитию всех тех добродетелей, в силу коих процветает стадо, и благодаря оттеснению иных и противоположных, дающих начало новому, высшему и более сильному, господскому виду, развивают в человеке именно только стадное животное, а, может быть, тем самым и окончательно определяют человека как животное, — ибо до сей поры человек был «животным, не определенным окончательно» [...]
Не пришла ли пора — теперь, по мере все большего развития в Европе типа стадного животного, — попытать удачи в принципиальном, намеренном и сознательном выведении противоположного типа и его добродетелей? И разве не было ли бы это даже своего рода целью, спасением и оправданием демократического движения, если появится кто-то, кто им воспользуется, — дополнив, наконец, его новое и утонченное оформление в качестве рабства — а таковым некогда и предстанет венец европейской демократии, — тем высшим типом людей-господ, людей-цезарей, которые ведь тоже нуждаются в этом новом рабстве? Для новых, доселе несбыточных, для своих дальних замыслов? Для своих задач?
12, 2[57] 1885-1886
Отныне для возникновения структур господства широкого масштаба, равных коим мир еще не видывал, будут благоприятные условия. А это еще и не самое главное; стало возможным возникновение международных родовых союзов, ставящих своей целью выведение расы господ, будущих «хозяев земли», — новой, неслыханной, зиждущейся на жесточайшей самодисциплине аристократии, в ней воля властвующих философов и художников-тиранов получит долговечность тысячелетий: высший тип людей, каковые благодаря своему превосходству в твердости, знании, богатстве и влиятельности воспользуются демократической Европой как своим очень послушным и гибким орудием, чтобы взять в руки судьбы мира, чтобы, словно художник, лепить сам вид «человек».
Короче говоря, приходит пора переучиваться в делах политических.
Дополнения
Георгу Брандесу в Копенгаген (черновик)
[Турин, начало декабря 1888]
Дружище, я считаю нужным сообщить Вам пару вещей первостатейной важности; дайте Ваше честное слово, что эта история останется между нами. Мы угодили в большую политику, даже в глобальную... Я подготавливаю событие, которое, по всей вероятности, расколет историю надвое - до такой степени, что у нас появится новое летоисчисление: до и после 1888 года [...]
Поскольку речь идет о сокрушительном ударе по христианству, очевидно, что единственная в мире сила, заинтересованная в уничтожении христианства — это евреи. Здесь — инстинктивная вражда, не мнимая, как у каких-нибудь «вольнодумцев» или социалистов — черт знает что сотворил бы я с этими вольнодумцами. Следовательно, мы должны твердо знать потенциальные возможности этой расы и в Европе, и в Америке — ведь ко всему прочему такому движению нужен большой капитал. Вот единственная естественно подготовленная почва для величайшей из войн истории; прочие союзники могут браться в расчет только после этой битвы. Эта новая власть, которая здесь возникнет, сумеет в два счета стать первой всемирной властью [...]
Если, наконец, Вы прочтете венчающий всё закон против христианства, подписанный «Антихристом», — кто знает, не затрясутся ли у Вас самого коленки [...]
Если мы победим, власть на земле будет в наших руках, и всеобщий мир тоже... Мы преодолели абсурдные границы между расами, нациями и классами: существует лишь иерархия личностей, но зато это иерархическая лестница немыслимой длины.
Вот Вам первая бумага всемирно-исторического значения: большая политика par excellence.
Весёлая наука, 283 (1882)
Подготовители. Я приветствую все знамения того, что зачинается более мужественная, воинственная эпоха, которая прежде всего наново воздаст почести отваге! Ибо ей назначено проложить пути более высокой эпохе и скапливать силы, которые некогда понадобятся этой последней, — эпохе, вносящей героизм в познание и ведущей войны за мысли и их последствия... Будьте разбойниками и завоевателями, покуда вы не можете быть повелителями и владетелями, вы, познающие! Скоро канет время, когда вы могли довольствоваться тем, что жили, подобно пугливым оленям, затаившись в лесах! В конце концов познание протянет руку за тем, что ему подобает: оно вознамерится господствовать и обладать, и вы вместе с ним!
12, 10[17] Осень 1887
(150) Доказать, что все более экономное расходование человека и человечества, «машинерия» все более прочно срастающихся интересов и результатов работы неизбежно включают в себя встречное движение. Назову его выделением из человечества излишка роскоши: в нем на свет явится, вероятно, более сильная порода, более высокий тип человека, условия возникновения и сохранения которого будут иными, нежели для человека обычного. Понятие, парабола, которую я нашел для этого типа, выражено, как известно, словом «сверхчеловек».
На том первом отрезке пути, что обозрим нынче полностью, возникает приспособление, уплощение, китайщина более высокого порядка, инстинктивная непритязательность, довольство в самом измельчании человека — так сказать, оцепенение уровня развития человека. Как только у нас появится единое управление всемирной экономикой — а оно придет неминуемо, — человечество сможет обрести свой высший смысл в роли его служебного механизма: оно станет тогда одной чудовищной машиной, состоящей из все более мелких, все лучше «прилаженных» колесиков; властвующие и командующие будут все более становиться излишними частями; оно станет наделенным чудовищной силою целым, отдельными факторами коего будут минимальные силы, минимальные величины. Как противовес этому измельчанию и прилаживанию человека ко все более специализированной полезности потребуется обратное движение — создание человека синтезирующего, суммирующего, оправдывающего, предусловием существования коего, платформой, стоя на которой он сможет изобрести для себя более высокую форму бытия, будет эта машинизация человечества...
Точно так же ему <высшему человеку> нужна будет враждебность массы, «стриженных под одну гребенку» людей, чувство дистанции по отношению к ним; на них он будет стоять, от них получать средства к существованию. Эта высшая форма аристократизма — форма будущая. Выражаясь на моральный лад, этот общий механизм, взаимная солидарность всех колес, представляет собою некий максимум эксплуатации человека: но она же предполагает тех, ради которых эта эксплуатация имеет смысл. В ином случае она и впрямь была бы просто общим снижением, снижением ценности человека как типа — феноменом регресса в больших масштабах.
— Очевидно: то, с чем я борюсь, это экономический оптимизм, <гласящий,> будто бы вместе с растущими издержками для всех неминуемо возрастет и выгода для всех. А мне кажется, имеет место как раз прямо противоположное: издержки для всех складываются в общий убыток — человек становится все незначительней, так что уже неизвестно, чему вообще служил этот чудовищный процесс. Какое-то «чему», какое-то новое «чему» [Ein wozu? ein neues “Wozu!”] — вот оно, то, в чем нуждается человечество...