Европейский нигилизм (1887)

5 [71]

Европейский нигилизм

Ленцер-Хайде, 10 июня 1887

1

Какие выгоды предложила христианская гипотеза о морали?

• 1)    она наделила человека абсолютной ценностью — наперекор его ничтожности и случайности в потоке становления и исчезновения

• 2)    она послужила адвокатам Бога, оставив миру атрибут совершенства — в том числе и «свободы», — невзирая на боль и беды: беды предстали исполненными смысла.

• 3)    она приписывает человеку знание об абсолютных ценностях — снабдив его тем самым адекватным пониманием как раз наиважнейших вещей.

2

она удержала человека от презрения к себе как человеку, от борьбы против жизни, от разочарования в познании: она была способом самосохранения; in summa: мораль была великим противоядием от практического и теоретического нигилизма.

Но среди способностей, взращенных моралью, была правдивость: эта последняя в конце концов обращается против самой морали, обнаруживая ее телеологию, ее корыстную точку зрения, — и вот понимание этой-то давней, закоренелой лживости, от которой уже, кажется, почти невозможно отделаться, действует прямо-таки как стимулирующее средство. Стимулирующее нигилизм. Нынче мы констатируем в себе потребности, укоренившиеся в результате долгой моральной интерпретации <мира>, выступающие для нас сегодня потребностями во лжи — но, с другой стороны, на них будто держится всякая ценность, ради которой-то мы и терпим жизнь. Этот антагонизм — наценить того, что мы познаём, и не сметь больше ценить столь желанный самообман — и ведет к процессу разрушения.

3

По сути дела, нам уже не так и нужно противоядие против первоначального нигилизма: жизнь в нашей Европе уже теперь не столь ненадежна, случайна, нелепа. Теперь не так уж и нужно столь чудовищное потенцирование ценности человека, ценности бед и т.д., — мы способны перенести значительное снижение этой ценности, мы готовы допустить немало бессмысленного и случайного: достигнутая человеком власть уже позволяет ему смягчить дисциплинарные меры, сильнейшей из коих была моральная интерпретация. «Бог» — гипотеза слишком радикальная.

4

Но место радикальных установок занимают не более умеренные, а опять-таки крайние, только обращенные. И раз веру в Бога и моральный по характеру миропорядок уже не отстоять, то вера в абсолютную имморальность природы, в отсутствие цели и смысла становится психологически необходимым аффектом. Теперь нигилизм является на сцене не потому, что жизнь стала большим страданием, чем прежде, а потому, что нет уже никакой веры «смыслу» напастей, даже и «смыслу» самого бытия. Одна интерпретация погибла; но поскольку она была интерпретацией как таковой, дело выглядит так, словно в бытии нет совсем никакого смысла, словно все — суета.

5

Надо еще показать, что это «суета!» — суть нашего нынешнего нигилизма. Недоверие к нашим прежним способам ценить усиливается вплоть до вопроса: «Не служат ли все “ценности” приманками, просто затягивающими эту комедию, развязки которой не видно?» Нескончаемость, да еще «суета сует», без цели, без предназначенья, — мысль, парализующая более всего, особенно если понимаешь, что тебе морочат голову, а сил помешать этому нет.

6

Представим себе эту мысль в ее самой ужасной форме: бытие как оно есть, без смысла и цели, но неуклонно приходящее вновь, без концовки — превращения в ничто: «вечное возвращение».

Вот она, наиболее радикальная форма нигилизма: ничто («бессмыслица») на веки вечные!

Европейская форма буддизма: принуждает к подобной вере энергия знания и силы. Это самая научная из всех возможных гипотез. Мы отвергаем конечные цели: будь у мира цель, она уже была бы достигнута.

7

Тогда становится ясно, что искомое тут — противовес пантеизму: ведь <жизнеощущение> «все совершенно, божественно, вечно» тоже с неизбежностью приводит к вере в «вечное возвращение». Вопрос: делает ли невозможность морали невозможным и это пантеистическое приятие всех вещей? Ведь, в сущности, победа одержана лишь над моральным Богом. Имеет ли смысл представлять себе какого-то Бога «по ту сторону добра и зла»? Возможен ли пантеизм в этом духе? Сможем ли мы устранить из процесса представление о цели, но, несмотря на это, не отвергнуть самый процесс? Это можно бы сделать, если в самом процессе в каждый из его моментов достигается нечто — и притом всегда то же самое.

Спиноза занял подобную позицию приятия в том смысле, что каждый момент логически необходим: и своим врожденным логическим инстинктом он восторжествовал над таким характером мира.

8

Но его случай остается лишь отдельным случаем. Всякая определяющая черта, лежащая в основе всего, что совершается, выражающаяся в любом процессе, должна — если индивид чувствует в ней свою определяющую черту — внушать этому индивиду торжествующее одобрение каждого мига всеобщего бытия. Все зависит как раз от того, чтобы с наслаждением ощущать в себе эту определяющую черту как нечто хорошее, ценное.

9

И вот мораль оградила жизнь от отчаяния и прыжка в ничто у таких людей и сословий, которых тиранили и угнетали другие, ибо бессилие перед людьми, не бессилие перед стихией природы, внушает самое отчаянное ожесточение ко всему бытию. Властителей, насильников, вообще «господ» мораль выставляла врагами, от которых простолюдина надо защитить, прежде всего ободрить, укрепить дух. Вот почему мораль учила от души ненавидеть и презирать все то, что было определяющей чертой господствующих, — их волю к власти. Отменить, отвергнуть, подорвать эту мораль — значило бы придать этому ненавистному влечению охотное ощущение и ценность. Если страждущий и угнетенный утратит веру в то, что имеет право презирать волю к власти, то окажется в состоянии безнадежного отчаяния. Так и было бы, если бы эта черта была главной в жизни, если бы выяснилось, что даже под маскою «воли к морали» прячется все та же «воля к власти», что даже ненависть и презрение — это все еще воля к власти. Тогда угнетенный понял бы, что угнетатель и он — одного поля ягода и что у него нет перед тем преимущества, нет высшего ранга.

10

Скорее, наоборот! В жизни нет никакой другой ценности, кроме степени власти, — конечно, если допустить, что сама жизнь — это воля к власти. Мораль защищала обойденных жизнью от нигилизма, наделяя каждого бесконечной ценностью, метафизической ценностью и включая его в порядок, не согласный с порядком мирской власти и иерархической лестницей: она учила покорности, смирению и т.д. Положим, вера в эту мораль погибнет, — тогда обойденные жизнью лишатся всякого утешения — они тоже погибнут.

11

Эта гибель выдает себя за обречение себя на гибель — как инстинктивный отбор того, что должно разрушать. Симптомы такого саморазрушения обойденных жизнью: само-вивисекция, отравление <ума>, опьянение, романтизм, но прежде всего инстинктивная склонность к действиям, превращающим людей могущественных в смертельных врагов ( — это все равно что растить собственных палачей); тяга к разрушению как проявление еще более глубокого инстинкта-инстинкта саморазрушения, тяги к небытию.

12

Нигилизм — симптом, говорящий о том, что обойденные жизнью уже не находят себе утешения ни в чем: что они разрушают, чтобы разрушиться, что, расставшись с моралью, они больше не имеют оснований «смиряться»; что они ставят себя на почву противоположного принципа и со своей стороны домогаются власти, — заставляя могущественных быть своими палачами. Вот европейская форма буддизма, то отрицание делом — после того как все сущее утратило свой «смысл».

И не то чтобы «бедственное положение» усугубилось: напротив! «Бог, мораль, смирение» были спасительным средством — при ужасающей обездоленности, на дне: активный же нигилизм появляется в сравнительно много более благоприятных условиях. Одно то, что мораль кажется устаревшей, предполагает довольно высокую сту-

пень культуры; а эта последняя опять-таки — относительное благополучие. Да и некоторая духовная усталость от длительной борьбы философских мнений — включая безнадежный скепсис в отношении самой философии, тоже изобличает отнюдь не отсталость тогдашних нигилистов. Достаточно вспомнить об условиях, в которых появился Будда. У доктрины вечного возвращения были бы ученье предпосылки (как они были у доктрины Будды — скажем, понятие причинности и т.д.).

14

Что нынче значит «быть обойденным жизнью»? Прежде всего — физиологически, а отнюдь не политически, как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми розно мыслящими — выявление и среди них слабейших, колеблющихся дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — исполнителем. Разумеется, помимо любого существующего общественного порядка.

15

Кто же из них покажет себя самым сильным? Самые заурядные — те, кому нет нужды в крайних догматах, те, кто не просто принимает, но даже и любит хорошую порцию случая и бессмыслицы, те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом: наделенные крепчайшим здоровьем, кому нипочем большинство неудач, и потому им не страшны неудачи, — люди, уверенные в своей власти и воплощающие собой уровень силы, достигнутый человеческим родом, в гордом сознании своей ценности.

16

Что же такой человек будет думать о вечном возвращении? —